Схимонахиня Макария родилась 11 июня 1926 года, в день Отдания Пасхи, когда Церковь празднует икону Божией Матери «Споручница грешных» и вспоминает деву-мученицу Феодосию. Родители ее, пятидесятилетние Михаил Артемович и Феодосия Никифоровна Артемьевы, жили в деревне Карпове Вяземского уезда Смоленской губернии.
На второй день после рождения, в праздник Вознесения Господня, ее вместе с братом-близнецом решено было крестить. Он хорошо знал семью Артемьевых и не раз бывал в их доме.
«Когда нас принесли крестить, — рассказывала Матушка, — брат был очень слабый. Священник сказал: «Сначала окрестим мальчика, потом девочку». Отец Василий поторапливал пономаря: «Давай, давай скорее, мальчик умереть может». И действительно, как только младенца Ивана окрестили, он умер. Затем отец Василий крестил девочку и нарек ей имя Феодосия, что значит «Богом данная». Вынимая ребенка из купели и подавая ее крестной матери на пеленку, он сказал: «Девочка хорошая, жить будет, а ходить не будет».
Семья Артемьевых была самой большой в округе: родители, четверо сыновей с женами и детишками, шесть дочерей, одна из которых была замужем, — всего двадцать человек. Жили они в ту пору все вместе в маленьком домике, который ни расширять, ни перестраивать не разрешалось. В доме было очень тесно: и посидеть негде, и прилечь негде. Между тем, девочка быстро росла, не отставая от своих ровесников. «Я рано пошла, была бойкая, все кричала, как было не по мне. Речистая была, лопочу что-нибудь», — вспоминая, рассказывала Матушка.

Мать звали Феодосией и младшую дочку тоже Феодосией, и чтобы их различить, девочку стали любовно называть Феенушкой.
Как-то раз пришла к матери за сшитым одеялом старуха-заказчица. Глядя на Феодосию, она удивленно произнесла: «Какая маленькая, а уже ходит», — и затем погладила ее по спинке. Тут же у девочки подогнулись коленки, и она упала. С того времени у нее заболели ноги: день она ходила, а на другой ее одолевал недуг, случались припадки, длившиеся до четырех часов кряду. Она падала на пол и не могла встать. Несчастные родители возили ребенка к докторам, но лечение результатов не давало, и больной ребенок становился обузой для большой семьи.
Все работы по дому в семье Артемьевых лежали на невестках: они следили за чистотой, готовили еду. Еду готовили трижды в день. За стол садились по очереди: сначала ел отец, четверо сыновей и невестки, затем садилась мать и все дочери, и после всех кормили маленьких. В доме было сытно, на стол ставили одну на всех большую чашку с супом или щами, и из нее все черпали своими ложками.
Феодосии же места за столом не находилось, и вспоминали о ней в последнюю минуту. Больная и голодная девочка ползала под столом и рада была найденной корочке хлеба, оброненной кем-то. «Они меня не жалели и кормить не хотели, чтоб я умерла. До того меня сморили, что я еле ползала, не знаю, как жива осталась», — вспоминала Матушка. Домашние не раз говорили девочке: «Хоть бы тебя Господь прибрал». «Ну что ты сидишь в уголке?» — бывало спросит ее мать. «Мамочка, у меня теперь ножки не выпрямляются», — отвечала ей девочка. До трех лет она хоть и плохо, но все же ходила, а когда чувствовала, что не могла стоять, тогда за стену держалась. А с трех лет, по словам Матушки, она не ходила «ни капли».
И последующие обращения к докторам никаких результатов не давали. Испытав, казалось, все возможности вылечить Феодосию, родители повезли девочку к отцу Василию, который ее в свое время крестил и произнес о ней пророчество, что ходить она не будет. «Поздно приехали, — горестно сказал он. — Если бы привезли девочку ко мне сразу, тогда можно было бы ее вылечить». Он говорил о духовном лечении, но в происшедшем усмотрел особый Божий промысел о Феодосии. К тому времени ноги у нее перестали разгибаться совсем, и она уже никогда больше в своей жизни не встала на них.
Когда семья Артемьевых укладывалась спать в своем тесном домишке, почти все постели стелили на полу, а место больной девочки было под кроватью. Там она теперь не только спала, но и проводила большую часть дня. Когда приходил с работы отец, он вытаскивал дочку из-под кровати и выносил ее в сад, где росли клубника, яблоки и сливы, и угощал фруктами.
Михаил Артемович хорошо играл на гармошке, и нередко по воскресным и праздничным дням его просили поиграть на гуляниях в Дубровках. Жена, Феодосия Никифоровна, кроме церкви нигде не бывала, в свободное от работы время она хлопотала по дому, занималась с детьми и внуками. Случалось, отец Феодосии говаривал домочадцам: «Нынче я не пойду на вечерок в гармонь играть». И обращался к дочерям и невесткам: «Девки, сегодня и вы сидите дома, я буду Библию читать». Михаил Артемович сажал Феодосию к себе на колени и начинал вслух читать Библию. «Хоть и маленькая была, — с улыбкой вспоминала Матушка, — а читает отец Евангелие, я ушки навострю да слушаю».
Глубоко западали в чистое детское сердце богодухновенные слова Святой Книги. В неполные три года она знала молитвы «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся…»
Вскоре семья Артемьевых перебралась в другой, большой, но холодный дом, который прозвали «казармой». В этом доме были комнаты на четыре семьи и столовая для рабочих. Неподалеку от «казармы» находился карьер, где проходили «трудовое воспитание» разогнанные из монастырей монахини. Артемьевы подкармливали их, а те в свою очередь помогали им по хозяйству. Одну из инокинь Михаил Артемович попросил ухаживать за больной дочерью. «Монашка, бывало, начнет читать молитвы, 17-ю кафизму Псалтири, Евангелие и меня на коленочки поставит», — вспоминала Матушка.
«Я с малолетства никакого утешения не видела. Сестры нарядятся в кофточки, а я — в грязи. Мне против сестер было обидно. Все вышитые, приглаженные, одна я замарашка. Я заморыш была: тоненькая, лохматая, грязная, меня в речке не отмоешь, — неоднократно с горечью вспоминала Матушка о своем безрадостном детстве. — Стала подрастать немножко и больная была, да и ребятишки меня дюже обижали. Я боялась всех».
Видя это, отец как-то и говорит: «Давай-ка ее отгородим». Он принес домой доски, а Феодосия решила, что он хочет сделать для нее гробик: «Собьет, в овраг отнесет и похоронит». «Я испугалась, лежу как деревянная», — вспоминала Матушка, — а он спрашивает: «Кто тебя напугал?» — «Ты напугал». И рассказала ему о том, что подумалось ей. Так была устроена первая келейка для будущей подвижницы. Уже тогда она не знала никакого веселья, никогда не играла ни с девочками, ни с мальчиками.
Из всех невесток жалела Феодосию жена среднего брата, бездетная София. Однажды, когда девочке было три года, София принесла ее в церковь. После окончания литургии обнаружилось, что Феодосия исчезла. София обыскала все уголки храма, но девочку не нашла. И ей ничего не оставалось, как обратиться к священнику: «Как хочешь, батюшка, а ищи нашу девочку в алтаре». «Там он меня и нашел спящей под престолом, по торчащей ножке нашел. Там завешено, я туда забралась и заснула, спать очень хотелось, — рассказывала матушка Макария. — Господь мне дорогу не преградил, а им глаза ослепил».
Когда Феодосии не исполнилось еще полных четырех лет, она решила помыть в речке ножки и заползла на самый край деревянных мостков, с которых обычно полощут белье. Доски были подгнившие, подломились, и она упала в воду. На берегу собрались люди: кто молится, кто причитает и убивается. Прибежала и мать Феодосии. Скорее от испуга, что ее могут привлечь к ответу, стала голосить. В деревне-то знали, что к девочке дома относятся плохо.
Двоюродная сестра Феодосии по материнской линии полезла в воду и вытащила утопленницу за волосы. Безжизненное тельце несчастной девочки положили здесь же, на принесенную кем-то простыню, и принялись откачивать. Наконец она подала первые признаки жизни. Прибежавший на крик сосед Артемьевых Антон Степанович завернул ребенка в простыню и, прижав ее к себе, понес в свой дом, говоря матери: «У вас нет за ней никакого ухода, а она должна жить долго».
Антон Семенович был поваром в кремлевском Чудовом монастыре. Но когда монастырь закрыли, монахов и служащих разогнали, он приехал в родную деревню, где и жил через дом от Артемьевых с женой и двумя сыновьями.
В амбаре (а был он в крестьянском хозяйстве одним из самых чистых мест, где в закромах хранилось зерно) у Антона Семеновича висело много хороших икон и нарядных лампад, стояло большое, от пола до потолка, Распятие. А на табурете лежала огромная, весом в полтора пуда, старинная Библия в кожаном переплете с медными застежками, которую он привез из Чудова монастыря.
Дядя Антон или Антоний Великий, как называла его Феодосия по имени святого, которое он носил, по ночам молился в своем амбаре. Иногда говорил он и ей: «Ну, невеста Христова, что запечалилась, становись со мной на молитву». «Я, маленькая, на коленочках стою, устану, вся замерзну», — рассказывала Матушка. Часто приходил к Антону местный священник, служил в амбаре тайно и причащал Феодосию.
В доме у Антона Семеновича девочке жилось спокойно и сытно. Ей купили платьице, полусапожки. Хозяйка дома Аксинья ухаживала за Феодосией и нередко клала ее отдохнуть на свою кровать. Когда все уходили из дома, девочку запирали в амбаре, где она молилась, а по возвращении забирали ее в дом.
Уже в раннем детстве у Феодосии появились первые признаки прозорливости. Однажды Антон Семенович сел на лавку, забылся сном и не проснулся. Думали, что он умер, а девочка сказала хозяйке: «Тетя Аксюта, вы его не трогайте, а положите на кровать, он проспит три дня и сам проснется». Так и случилось: через три дня Дядя Антон проснулся и после этого словно получил откровение, стал еще более усердным ко всему духовному. Своим домочадцам он говорил, что время наступило нехорошее (началась безбожная пятилетка, во время которой планировалось покончить с религией), что надо больше молчать и очень много молиться.
Хоть и жилось Феодосии у соседей хорошо, она все же скучала по матери, поэтому ее носили домой. Так она и проживет несколько лет в двух домах до тех пор, пока к соседке не приедут из Москвы на постоянное жительство ее сестры. Спокойная жизнь в этом доме с той поры нарушится, и Феодосия вынуждена будет покинуть гостеприимный дом соседей.
София часто носила девочку в церковь: сама приоденется, Феодосию оденет и несет ее в храм. «Я незнамо как молилась Матери Божией и просила: Исцели меня от болезни, прости меня, если я грешная».
Ей было около семи лет, когда ее ноги до самых колен покрылись язвами. Девочка взывала к Матери Божией и Симеону Богоприимцу о помощи. «И вот под Воздвижение лежу, прошу Матерь Божию: «Пришли какого-нибудь угодничка, чтобы хоть половину ран снял». Была светлая лунная ночь, двенадцать часов пробило. Смотрю, кто-то в светлых одеждах отодвинул стекло в окне и крикнул мне: «Матушка Феодосия, скажи матери, чтобы она сходила на огород, сломала капустные листики и положила тебе на ножки». А у нас такая большая капуста была, — говорила она, — что листом ножку можно два раза обернуть. Сделали, как было сказано, я три дня спала, и ножки зажили. Вот какую маленькую, а уже Матушкой называли», — добавила она.
В восемь лет в жизни Феодосии произошло событие, изменившее всю ее дальнейшую судьбу. Однажды она заснула как обычно, а на следующее утро, когда ее стали будить, не добудились. Решили, что наконец-то Господь услышал их просьбы и призвал ее к Себе. Отец отвез девочку в больницу, где ее осмотрели и сказали: «Если она через четырнадцать дней не проснется, тогда действительно не уснула, а умерла». Так особым смотрением Божиим Феодосию сразу не похоронили и не сделали вскрытие, а положили в мертвецкую.
Девочка не умерла, а погрузилась в летаргический сон. В те дни, когда ее тело, холодное и бездыханное, лежало рядом с покойниками, душа пребывала в загробном мире. Ангел-хранитель показывал ей райские обители. Показал он Феодосии чертог, где пребывает Сам Христос и где самый сильный свет в раю. Вокруг чертога — высокая ограда; когда же открывались ее врата, то словно звонили колокола. Со Христом за этой оградой находятся лишь самые близкие к Нему: Богоматерь, Иоанн Предтеча, святитель Николай…
Ангел-хранитель показал Феодосии и огромный, весь словно золотой и прозрачный храм. «Там чертог такой большой поставлен, что нельзя определить, сколько в нем места, — рассказывала она, — чтобы все праведники зашли в этот чертог на службу. А в алтаре того храма престол, на нем Евангелие и Крест. От престола вода так и течет, такая серебристая вода. По нашему земному времени, с одиннадцати ночи собираются в чертог все священники со Христом во главе и на небе совершается великое таинство. Священники там служат в таких же облачениях, как и на земле. Ангелов в той церкви много и все служащие — с кадилами. А поют так красиво и громко, что и передать нельзя».
Вокруг себя видела она множество Ангелов в белых, розовых, желтых одеждах. Когда они подлетали, то складывали свои крылья, прятали их под одеждой и ничем уже не отличались от людей. Поведала она и о тех, кто удостоился за свою праведную жизнь пребывать в раю. «Там все молодые, радостные, красивые, стариков нет. Матерь Божия один раз скажет, кому и какие одежды шить. И на одеждах у них надписи большими буквами: слева — небесный чин, а справа — имя.
Мы здесь нетерпеливые, а там, на небе, только радости текут. Ту красоту не сравнишь с нашей жизнью. В Небесном Царстве есть обители, как у нас монастыри, подряд стоят и настроено их столько, что не счесть никогда. И звон там никогда не прекращается.
Живут в маленьких домиках со словно стеклянными окнами, но без рам. Народу незнамо сколько, сколько построек, как пройдешь — удивишься. А как там светло, как красиво!
Самая красивая среди всех — Матерь Божия. Она то в голубых, то в розовых, то в темно-красных одеждах. Приходила Она, и с Ней были Иоанн Креститель, Илья Пророк, Николай Чудотворец и святая Екатерина. А несколько раз около Нее был Тихон Калужский. Он знал тогда, — поясняла Матушка, — что я буду Тихоной зваться и меня приноравливал. Но в Царстве Небесном Матерь Божия находилась меньше, а всего более пребывала Она на земле, где помогала тем, кто Ее молил о помощи.
Душу умершего человека берут три Ангела: один исповедует, другой причащает, третий несет на небо. Все, кто поступают туда с земли, под надзором, и Ангелы-хранители их охраняют. За новопреставленными они следят до сорокового дня, чтобы никуда не забрел. И вот подходит сороковой день, когда определяется, куда пойдет душа. Интересно смотреть, — рассказывала с улыбкой Матушка, — как суд идет, как и другие Ангелы собираются вокруг того, у которого душа, над которой вершится суд, как Ангелы сообща заступаются за ту душу…»
Видела Феодосия и некоторые мытарства. «Те, кто не будет спасен, идут туда, где «черные» обитают», — поясняла она. «Я боюсь», — говорила девочка Ангелу-хранителю. Но тот ее успокаивал: «Тебе нечего боятся, я всегда с тобой». Когда Феодосия была в раю, то она очень плакала и вновь просила Царицу Небесную исцелить ей ножки или оставить ее там. Матерь Божия сказала, что здесь она не останется, а пригодится на земле. «А я не оставлю тебя», — пообещала Она Феодосии.
Перед тем как проснуться, девочка видела, как к ее бездыханному телу подошли два Ангела, каждый с кувшинчиком, и один спросил другого:
— Какую воду дадим ей, живую или мертвую?
— Живую, — отвечает Ангел-хранитель.
После этого тело девочки стало теплеть и она пробудилась. Нагая, она доползла до двери и с большим трудом выбралась на волю. Увидевшие ее люди пришли в ужас — мертвая воскресла!
«Воскресшую из мертвых» девочку родители повезли причаститься в церковь все к тому же отцу Василию, предсказавшему во время крещения ее судьбу. В этот день батюшка исповедал Феодосию и говорил с ней полтора часа, а она смиренно стояла на коле ночках и плакала. Ждавшие своей очереди люди говорили друг другу: «Маленькая, а такая грешная, раз батюшка ее так долго исповедует». Между тем, он наставлял юную избранницу Божию, как ей следует жить, как молиться, как отца и мать почитать.
По-разному складывались у Феодосии отношения со сверстниками. Лицом была она тогда пригожая: волосы черные и густые, а глаза голубые-голубые. Вот только ноги не ходили, не разгибались. Девочки дразнили ее: «Тебя замуж никто не возьмет». На это она отвечала им: «Ваши женихи с ножами и палками, а мой Жених с кадилом и крестом». Так говорила она о Христе.
О внутренней жизни Феодосии мало кто тогда догадывался. Уже в детстве ей было открыто то, до чего великие христианские подвижники доходили после долгой и упорной духовной работы. До одиннадцати с половиной лет небожители являлись ей во сне и учили, как следует освящать воду и масло и какие молитвы при этом следует произносить. Лишь тогда Царица Небесная разрешила Феодосии принимать народ и исцелять духовные и физические недуги.
Как-то пришла из соседней деревни женщина и обратилась к Михаилу Артемовичу: «Где у тебя бабуся, которая исцеляет? У меня петух ослеп». — «Нет у меня бабуси, — отвечает он ей, — а есть девочка». Полученной от Феодосии святой водой женщина окропила больного петуха, и он прозрел. Это было первое исцеление по молитвам двенадцатилетней девочки.
С той поры стали к ней приходить люди из ближних и дальних деревень и сел. Просили вылечить их больную скотинку. А спустя некоторое время они начали говорить ей: «Что же ты все только скотинку поправляешь, полечи и нас». Феодосия давала им освященную воду, молилась за них, наставляла, как следует и им молиться Иисусу Христу и Матери Божией, и приходившие получали исцеление. Словно свеча среди мрака безбожия была возжена Господом эта дивная юная подвижница и поставлена на служение Богу и людям. А оно заключалось не только в том, чтобы исцелить физический недуг больного. Важно было через соприкосновение с благодатью привести человека к Богу.
Со временем дом Артемьевых стал пустеть. Софья, больше всех любившая больную девочку, уехала в Ленинград. Выходили замуж и разъезжались с мужьями сестры. Началась Великая Отечественная война, и на фронт забрали всех братьев, а затем и отца. Вскоре их родную деревню занял враг. Фашисты отобрали у Артемьевых корову, и четверо совсем маленьких детишек остались без молока, хорошо хоть телку успели зарезать на мясо. Невестки с младенцами стали разъезжаться по своим родным домам. А вскоре и сама мать, забрав имущество, уехала в Калугу, к родному брату. Больная девочка совсем одна остается в большом опустевшем доме, в единственном платьице и без куска хлеба. Ее бросили умирать… Случилось это Успенским постом, за три дня до праздника Успения Божией Матери, то есть 25 августа 1941 года.
Когда немцы занимали деревню, местные жители, положившись на волю Божию, привели всех своих маленьких детей в дом к Феодосии, оставили кто что мог из продуктов, а сами ушли прятаться в лес. Так около юной избранницы Христовой оказалось 36 детей. «Я зажгла 7 лампад и 12 свечей. Одного младенца взяла на руки, стою на коленочках, молюсь Богу», — вспоминала Матушка.
После ухода немцев многие жители, возвратившись в свою деревню Карпове, остались без крова. И в дом, где жила прежде семья Артемьевых, поселился колхозный бригадир, он не оставил у себя. И больной девочке ничего не оставалось, как покинуть родной дом и ползти в деревню Заголовка, где располагался сельсовет. «До деревни доползла — света не видела. Плакала, ноги в кровь, платье в клочья разодрала. Нашла сельсовет, без сельсовета ни к какому жилью не пристроиться. Председатель спрашивает: «Куда ты?» — «А на весь белый свет у меня никого нет, — отвечает ему девочка, — мать уехала в Калугу».
Председатель пожалел Феодосию, стал ходить по уцелевшим дворам, однако безрезультатно: никто не соглашался пустить в дом несчастную девочку. И пришлось ей жить где попало и чем попало укрываться от стужи и ненастья.
Два года без одного месяца прожила так Феодосия на улице. Испытания, выпавшие на долю девочки-подростка (700 дней на улице с трескучими морозными зимами и пронизывающими насквозь ветрами), кажутся выше человеческих сил. Однако благодать Божия помогала ей превозмочь все невзгоды. В 1943 году, когда Феодосия находилась в деревне Ларинки, ей явилась Царица Небесная и сказала:
— Хватит тебе жить на улице, тебе надо уходить в дом.
— Кто же меня возьмет? — спросила девочка.
— Сегодня за тобой придут.
И действительно, Феодосии повстречалась одна пожилая женщина. «Иди ко мне, я тебя покормлю, — сказала она, — какая ты тощая». Ее избенка стояла на краю деревни. Женщина оказалась человеком добрым и к девочке отнеслась очень сердечно.
Семидесятидвухлетняя монахиня мать Наталья, шла в тот день в село Дуброво, где управляла церковным хором. Дорога была дальней, и она решила передохнуть у своей хорошей знакомой в Ларинках.
— Что это за девочка у тебя? — спросила она хозяйку.
— Подняла ее на улице, — сказала та.
— Я священника позову, — предложиламать Наталья, — девочку причастить надо.
Она пришла в церковь, рассказала настоятелю о Феодосии и попросила причастить ее. После службы взяла его облачение и поспешила обратно. «Пришел священник, а я — грязная, лохматая, все на мне сопрело, ничего нет. Мать Наталья развязала свой большой плат с кистями и укрыла меня им, а батюшка причастил». А потом мать Наталья взяла Феодосию к себе.
В свое время мать Наталья, однофамилица девочки, была монахиней Вяземского Аркадиевского женского монастыря. Когда его закрыли, она поселилась в пятидесяти километрах от него, в селе Тёмкино, у сестры Екатерины, с которой вместе и жила. Старая монахиня обшивала окрестных жителей. Была она добрая, сама не поест, а человека покормит. Однажды, когда началось время гонений и она была посажена в тюрьму, явилась ей Заступница Небесная и сказала: «Все монахини, сидящие здесь с тобой, записаны на смерть, а ты будешь ухаживать за больной в своем доме». Эти слова она запомнила на всю жизнь. В Феодосии мать Наталья как раз и увидела тот дар Божий, ту самую больную, о которой было ей много лет назад откровение. Прежде она хорошо знала семью девочки, догадывалась и об особом о ней промысле Божием. Привезя Феодосию в свой дом, мать Наталья начала расчесывать ей волосы. Расчесывает и плачет от жалости, так были спутаны они, по одной волосинке разбирала. Попросила у людей стиральной соды и в ней отмачивала грязь на волосах. Вымыла девочку, одела ей рубашечку, посадила на печку. Изба, где жила мать Наталья, стояла почти на самом краю села, у дороги. Была она очень маленькой и плохонькой, с подслеповатыми оконцами и выщербленным полом, устланным соломой. Обстановка бедная: стол, кровать да широкая лавка у окон. Иконы и лампадки в углу над столом были единственным украшением дома.
Мать Наталья поставила для девочки маленькую кровать, постелила сена, накрыла холщовой тряпкой, а самой пришлось спать на печи. Сшила она девочке черное и белое платьица, кофточку, связала носочки, а на ноги сшила стеганные на вате бурочки, и говорит: «Теперь я тебя никуда не пущу, мне с тобой лучше». — «Была она в ту пору хоть и старой, но сильной, возьмет меня на руки и несет», — вспоминала матушка Макария. Мать Наталья управляла хором из 17 человек и каждый раз ходила на службу в Дуброво за десять километров в один конец.
Отец Феодосии был убит на войне в 1944 году, не стало и братьев. Мать же вскоре приехала из Калуги в чем была. «Я тебя не возьму к себе, — говорила ей мать Наталья, — у нас и так тесно, да и хлеба негде взять. Если хочешь, можешь забирать свою дочку». И Феодосии Никифоровне ничего не оставалось, как искать на старости лет другое пристанище. Умерла она в день своего Ангела в 1948 году.
Мать Наталья любила Богу молиться. Обычно сидит, шьет что-либо, а время подойдет, прекращает работу и встает на молитвенное правило. Поцелует Феодосию и спросит: «Хочешь слушать Псалтирь? Тогда я вслух буду читать». Феодосия любила чтение этой богодухновенной книги: «Псалтирь — хорошая книга, она прямо оживляет человека. Мать Наталья читает, а я только радуюсь, потому что все чтение незнамо какое хорошее».
Питались они очень скромно: вместо хлеба — лепешки из жмыха, а вместо супа — пустая похлебка. Коза давала всего один литр молока в день. Феодосия вновь принимает и исцеляет больных. Мать Наталья очень берегла Феодосию, ни на минуту не оставляя ее одну, а когда уходила из дома, то крепко-накрепко закрывала ее.
Феодосия к той поре стала красивой взрослой девушкой. У нее были длинная и толстая черная коса и все такие же голубые, небесного цвета глаза. Одевалась она всегда очень скромно: «Я была как бесприданница — два платьица и рубашечка, и вся моя одежда помещалась в небольшом посылочном ящичке».
Когда Феодосии исполнилось двадцать лет, иеромонах Василий со священниками отцом Александром и отцом Викентием собрались вместе в небольшом домике в деревне Девятково, отслужили соборно литургию и затем, исповедовав и причастив девушку, постригли ее в послушницы с именем Тихона в честь преподобного Тихона Медынского, Калужского.
Тихоне очень хотелось изучить Пасхальный канон, а была она неграмотная, канон же со слуха не запомнишь — он большой. Послушница стала молиться Божией Матери и просила помочь ей. Владычица явилась Тихоне и велела повторять за Ней слова канона. Так она запомнила его навсегда.
В своей жизни Тихона очень много болела, в том числе и воспалением легких, а в двадцать лет у нее выпали все зубы. В 1957 году, когда копали картошку, она выбирала ее из земли и простудила почки. Пять месяцев лежала Тихона в районной больнице, в четырех километрах от села. К тому времени мать Наталья и нянька Екатерина были очень стары и не могли носить ей передачи, а мясного она ничего не ела. Хорошо, темкинские женщины приносили ей топленое молоко, да столько, что его хватало для всех больных в палате.
С собой в больницу взяла Тихона молитвослов, который передавался там из рук докторов к медсестрам и больным, и все они списывали нужные им молитвы. Книга эта в то время была редкой, а потребность в молитвах к Богу, Царице Небесной и святым угодникам Божиим была велика. Тогда же назначили ей пособие за погибшего на войне отца в размере 8 рублей в месяц.
Вновь пошел к Тихоне за исцелением больной люд, и приносили ей кто рубль, кто три рубля, а кто и пятерочку. Тихона смогла на эти деньги даже построить домик из двух равных половин: одну — себе, а другую — для старых женщин.
Мать Наталья не раз говорила Тихоне: «Ты нас похоронишь и тогда пойдешь в монашки». Заранее сшила ей два подрясника, купила широкий форменный ремень, переделала его в монашеский и все это подарила девушке-послушнице, сказав: «Тебе пригодится, когда будешь монашкой. Скоро-скоро будешь подряснички носить».
Нянька Екатерина умерла на Отдание Пасхи, в возрасте ста четырех лет, а мать Наталья перешла в иной мир за неделю до Рождества Христова, прожив на земле от роду девяносто семь лет. После ее смерти Тихона видела мать Наталью во всем белом-белом: она подошла к ней и поблагодарила ее.
Незадолго до смерти старой монахини Тихона как-то услышала стук в дверь. «Кто там?» — спросила она, но никто не ответил. Подползла к двери, отворила — никого нет, а слышится женский голос: «Тебе здесь больше нельзя жить, надо отсюда уходить. Я буду тебя переселять». И еще раз, когда сидела она за столом с матерью Натальей, слышала тот же голос: «Я тебя буду переселять».
Некоторое время спустя после похорон пришел к Тихоне председатель сельсовета и сказал: «Матушка, покупай себе дом. Этот подписан племяннику, да и сосед не даст тебе спокойно жить, грозит тебя зарезать, ему твоя усадьба нужна». В инвалидный дом ее не взяли, сказав: «Ты будешь здесь Богу молиться и людей развращать». И пришлось ей кое-как собирать деньги, чтобы купить стоявший в другом конце села недостроенный дом, в котором проживет она более двадцати лет и где окончится ее земной путь.
Из деревни Поповка пришли к ней две женщины, Мария и Татьяна, согласились жить у нее по месяцу и вести домашнее хозяйство. «Тогда я была чистая, каждый день меня переодевали, и кровать чистой была», — рассказывала она.
Если до этого народ приходил к Тихоне от случая к случаю, то теперь требующие исцеления и ее молитвенной помощи шли весь день с утра до вечера. Чаще стали появляться тяжелобольные, одержимые злыми духами, испорченные колдунами. И на всех Тихона находила и время, и духовные силы.
О каждом человеке есть промысел Божий, тем более о таких, как Матушка. Еще в детстве ей было предсказано, что она примет монашество в преклонных летах и постригать ее будет молодой Донат. Старая монахиня Евлалия из Калуги убедила Тихону принять монашество. «Только тогда, — говорила она, — твой недуг пройдет».
Матерь Божия приводила к Тихоне людей разными путями. Так, в 1950 году некая Наталья, жившая в селе Троицкое-Голенищево, что под Москвой, приехала в соседнюю с Темкиным деревню Курдюково покупать корову. Ей было тогда сорок лет. Узнав о девушке-подвижнице, она уже всю свою оставшуюся жизнь, почти сорок лет, будет посещать ее.
Эта Наталья и привезла как-то к Тихоне чтеца Алексея из Успенского храма Новодевичьего монастыря, у которого тяжело болела жена. А он в свою очередь взял как-то с собой дьякона той же церкви отца Иннокентия, учившегося тогда в Московской Духовной семинарии. Решившись на постриг, Тихона сказала ему: «Ищи молодого Доната», а игумен Донат как раз и учился с ним в семинарии, и было ему всего двадцать семь лет от роду.
18 октября 1976 года, когда празднуется день святителей Московских состоялся постриг. В новом доме Тихоны, в 7 часов вечера собрались игумен Донат, дьякон Иннокентий, чтец Алексей и Наталья. Пострижена была она келейно с именем Тихоны, в честь преподобного Тихона Медынского, Калужского. За то, что Наталья переодевала Тихону, готовя к постригу, на всю жизнь получила от подвижницы почетное звание «крестная». После принятия монашества Матушка как будто переродилась. Болезнь отступила.
Спустя пятнадцать месяцев после монашеского пострига, мать Тихона принимает высшую степень монашества — схиму, требующую от нее соблюдения еще более строгих молитвенных правил и затворничества.

И 1 февраля 1978 года она принимает великий Ангельский чин — схиму, в которую была пострижена с именем Макария, в честь выдающегося египетского подвижника. Прошло немного времени после принятия схимы, и Царица Небесная явилась к пятидесятилетней схимонахине Макарии и сказала, что избирает ее на Подвиг. Отныне ей следовало брать на себя страдания и болезни всех людей, кто обращался к ней с просьбой об исцелении, вместить в свое сердце всю боль и скорбь России и смиренно нести этот ни с чем не сравнимый по тяжести груз на своих хрупких плечах.
В домик схимонахини Макарии приезжали люди со всех концов страны. Было здесь и духовенство — от дьякона до митрополита, и церковный причт, и простые миряне — люди верующие и неверующие, старые и молодые, и Матушка знала, кто из них в чем нуждается, и как помочь каждому из них. Она ведала о них больше, чем они о себе сами.
Одна из самых удивительных сторон духовной жизни схимонахини Макарии — это ее общение с Царицей Небесной. Никому много не рассказывала Матушка об этом. Но сегодня, когда ее нет в живых, мне хотелось бы поведать об этом в надежде, что сказанное может послужить во спасение многих душ.
Впервые Царица Небесная явилась Матушке, когда та после двух лет жизни на улице перебралась к матери Наталье. Явилась тогда Царица Небесная с семьюдесятьючетырьмя девочками лет четырех с половиной и долго разговаривала с Ней. «Меня всю трясло, — вспоминала схимонахиня Макария, — Она руку положила — и хорошо. Я Матерь Божию боялась. Матерь Божия тогда не являлась часто, потому что я была молодая. А теперь Она чаще приходит, потому что я стала старая». Рассказывала схимонахиня Макария и о том, как Царица Небесная оказывается на земле: «Она сходит, где лестница есть небесная и где можно сойти. Чуть ли не каждый день в три часа сходит с неба и сразу идёт аромат. От Нее пахнет, как от ягодки какой. Этот аромат каждый может учуять, особенно кто на улицу выходит».
Меня же, когда речь заходила о Владычице, Матушка предупреждала: «Ее не всегда можно узнать», — и рассказывала, как Она обычно является ей: «Когда Она приходит или стоит на расстоянии пяти — семи метров, от Нее исходит неизреченный аромат, какого на земле нет. По этому благоуханию Ее и можно узнать».
Не раз молила Владычицу схимонахиня Макария освободить ее по телесной немощи от данного ей подвига. В ответ она слышала: «Матушка, Я тебя давно бы взяла, да на твое место никого не подыщу». И о других явлениях: «Она меня по головке погладит, да только скажет: «Терпи». Матушка тут же поясняла: «Ведь это ни с кем-нибудь; раз Царица Небесная говорит, надо терпеть! Мне Матерь Божия терпения дает».
Еще в мае 1985 года схимонахиня Макария сказала, что Царица Небесная взяла благодать с нашей земли. Было ли это связано с начавшейся тогда перестройкой? Об этом я ее не спрашивал. А после она словно бы добавила к сказанному тогда: «Матерь Божия говорит, что теперь довести народ до большой благодати нельзя, теперь народ стал непригодный».
Матушка рассказывала, что Царица Небесная посещает больных, страждущих и просящих у Нее помощи, часто обходит наши города и веси. «По дворам пойду, — передавала она Ее слова, — кого на смерть запишу, а того оставлю, кто тише будет жить». Матушка же просила Владычицу не раз: «Ты похлопочи, чтобы не было гибели народу».
И еще об одном посещении Владычицы рассказывала схимонахиня Макария: «Матерь Божия говорит: — Денег не будет, все отберется, — говорила ей Владычица в июле 1989 года, — придешь, пообедаешь и больше ничего не получишь. Тогда ничего не будет, все попрячут, все похоронят, потому что пригону будет мало».
А я Ей так и сказала: «Была бы Твоя милость!..» Рассказывала схимонахиня Макария и о других словах Царицы Небесной: «Землю Российскую никому нельзя продавать! Матерь Божия запрещение дает. Нельзя землю продавать, земля хоть и не освященная, но она огражденная. Матерь Божия говорит: «Я наблюдаю!» — Россию бережет и землю Она не отдает никому».
Можно ли счесть все те горячие молитвы, что вознесла схимонахиня Макария ко Господу и Царице Небесной о нашей Родине, о России. Когда же настали времена тревожные, грозящие целостности страны, молилась она особенно усердно.
— А Россия-то будет? Будет ли Россия?
— Россия многоправославна, — услышала она в ответ. — Россия не погибнет!
Общение схимонахини Макарии с Царицей Небесной было самым непосредственным. Беседовала она с Ней, что называется, уста к устам и просила Ее, как родную мать. Общения эти поддерживали Матушку в нелегком ее подвиге. Много раз получала от Нее утешение, и после каждого явления была радостной и блаженной.
Все, кто прилепился к схимонахине Макарии, были счастливы уже тем, что говорили со ставлиницей Царицы Небесной и находились в том самом доме, который Она посещала уже много лет.
Почти пятьдесят лет прожила подвижница в селе Тёмкино. «Когда я была молодая, то очень крепко молила Бога, боялась, что меня выселят из Тёмкина», — вспоминала она. Ведь деваться-то ей тогда было некуда. «А сколько я неволи видела, один Бог знает, сколько я слез пролила. Вот какое мне досталось житье в Тёмкино. И так я все время на муке». Эти слова удивили меня. Казалось мне, что ее односельчане должны почитать за честь жить по соседству с такой праведницей. Но жизнь есть жизнь. История знает много примеров, когда соседи побивали камнями Божиих пророков.
Ненависть разгоралась все больше и больше в сердцах соседей. И шла она от зависти. Ведь ехали-то к Матушке люди отовсюду и старались привезти ей гостинец. Принесенное выкладывалось перед ней на столик в надежде, что съест она угощение. Но как только выходили посетители за порог дома, все гостинцы сразу же уносились «хожалками». Фрукты ссыпались в корзины, и те запихивались под кровать. Про них часто забывали и лишь в очень редких случаях подавали на стол. Но зато козы, овцы и поросенок хорошо знали вкус не только отечественных, но и заморских фруктов.
Матушка Макария не властна была распоряжаться всем этим. Только деньги попадали ей в руки: десятки, пятерки, трешки, рубли. «Родненькая моя, — говорила она одной из женщин, — не старайся мне деньги возить, у меня украдут. Сено оплачено, скотина сыта, не надо, родненькая моя, ради Христа. Постарайся поменьше привозить денег».
Деньгами, что давали ей, платила она «хожалкам» жалованье, пастуху, рабочим за пилку и рубку дров, оплачивала сено и молоко, благодарила и одаривала деньгами приехавших ее причастить священников и с ними певчих. Жертвовала деньги на храм, помогала малоимущим, на ее деньги справляли приданое к свадьбе, помогала обзавестись жильем — всего не перечислишь.
Правда, жили здесь и люди, которые поддерживали со схимонахиней Макарией добрососедские отношения. Они приходили к ней за святой водичкой и маслицем для себя, своих родных и близких. Принимала она их радостно, живо интересовалась деревенскими новостями и всегда помогала.
Среди всех деревенских домов ее дом выделялся. Он был нарядно выкрашен, огорожен ровным заборчиком и утопал в зелени и цветах. Создавалось впечатление, что в селе это райский уголок. И нередко впервые приехавшие к схимонахине Макарии за помощью люди, безошибочно находили ее дом.
Жизнь матушки Макарии в родном доме была беспокойная, а последние ее годы земного пребывания просто безрадостные. Чем больше старалась она духовно обустроить свой домик, тем больше огорчений приносили недоброжелатели и знавшиеся с нечистой силой люди, осквернявшие ее жилище.
Но предстояло ей жить именно здесь, среди этих людей. Она смирялась перед всем и вся до последней минуты жизни. Да и подвиг ее в Тёмкино был еще не окончен. А трудилась она изо дня в день, уже заметно слабеющая, несла свой тяжелый жизненный крест. Несмотря на немощь, даже в самом малом старалась ограничить себя, чтобы как можно меньше затруднять кого-либо.
Ела схимонахиня Макария очень мало, да и то, когда позволяла болезнь. Употребляла главным образом сухие просфоры, наколотые, как сахар, мелкими кусочками. На ночь оставляли ей на столике чашечку с ними, и она подкрепляла немножко свои силы.
Приезжавшие к Матушке люди привозили ей кто апельсины или мандарины, кто яблоки. Их чистили и, разломив на дольки, клали в другую чашечку, которая стояла на столе. Однако с 1988 года от всего этого она отказывалась, ела лишь только ржаные сухари, высушенные в русской печи. Ими угощала она часто и нас, давала их с собой в дорогу. Вкус у этих сухарей был какой-то особенный.
Болезни свои схимонахиня Макария переносила терпеливо, можно сказать, героически. «Мне Господь страдания дал выше благодати, — говорила она мне. — Такие муки не даны никому. А я страдаю и сама не знаю, за кого. Как мне только больно: все косточки, все жилочки, все ноготочки — все болит. А я все равно все выполняю, и сегодня целую ночь читала молитвы по четкам».
К болезни ног добавлялись новые недуги. «У меня очень головка болит, незнамо как», — жаловалась она. Я прикладывал ладонь к ее голове — она пылала огнем. Это чаще всего случалось после приема большого числа посетителей.
Горько было сознавать, что нет с ней рядом доброго и верного человека. «У меня теперь никого нет, все умерли. Как хочешь, а чужое чужим крыто. Хоть медом мажь, а свои ближе. Если бы позвали, то ползком поползла, да никому не нужна». В этих словах было не отчаяние, а скорее горечь. Ведь сколько она сделала людям добра, особенно тем, кто был с ней в те последние месяцы жизни постоянно рядом. Однако благодарности не видела.
Последнее время часто горевала Матушка о важном для нее: «Теперь нет человека, чтобы мог меня соблюдать. Кто Богу не молится, тому здесь делать нечего. Надо молиться дюже. А они один раз перекрестятся как-нибудь кувырком, — говорила она о «хожалках». — А чтобы в полную благодать войти, надо жить с одной, чтобы и она так же молилась». Но об этом можно было только мечтать. Человека такого около матушки Макарии не было и не будет до конца ее дней.
Радовалась она, когда приезжало навестить ее духовенство. Много раз служили в ее доме вечерню, утреню и литургию, причащали вместе с ней и домочадцев. Радовалась, когда освящали воду и кропили для духовного очищения весь дом. А тем более, когда соборовали ее. Случалось, в один день посещали ее сразу два, один за другим, священника. На моей памяти приезжали так даже трое: из Вязьмы, Брянска и Калуги.
Я видел, как все тяжелее ей стало принимать людей, да и на выполнение схимнического правила у нее было все меньше сил. Люди шли с тяжелыми физическими и духовными недугами. Силы понемногу оставляли ее. «Сейчас я радости никакой не вижу, меня болезнь сокрушила совсем. Вот какая я чудная теперь стала, молитовки немного почитаю и засыпаю. Я с удовольствием молилась, но теперь мне не под силу. А ведь я еще совсем молодая, мне еще шестьдесят два годочка», — говорила Матушка в 1988 году. Правда, глядя на нее, можно было дать ей восемьдесят лет — такой уставшей, изможденной казалась она. Когда в очередной раз приехал причастить ее игумен Донат, она сказала ему: «Отец Донат, я сохну. Ты ко мне приезжай почаще, я скоро помру».
Матушка слабела на глазах, и особенно заметно это было, когда приезжала на смену Валентина. «Хожалка» как-то проговорилась, что пролетит еще одна смена и схимница может умереть. Терпению любящих Матушку людей пришел конец. 29 ноября 1989 года с согласия схимонахини Макарии Валентину решено было в дом больше не допускать. С тихой грустью Матушка произнесла однажды: «Мне осталось жить совсем недолго. Мне чуточку осталось помучиться, я помру скоро… Надо уходить»
Говорить со схимонахиней Макарией о делах, как прежде, теперь не представлялось возможным. Подойдя к ее кровати, я вставал на колени, брал в свои ладони ее маленькие холодные ручки и грел их.
— Мне кажется, что моя душенька улетела далеко-далеко, а я осталась, — говорила она мне тогда. — У меня не хочут глазки смотреть, и головка больная. Она знала, что впереди ее ждут тяжкие испытания, быть может, предстоит нечто подобное тому, что испытал на Голгофе ее Спаситель.
— Скоро меня все оставят… Будет большая разруха…
— А как же я? — непроизвольно вырвалось у меня.
— А ты в Москву поедешь.
Говорила она это в августе 1988 года. Впоследствии я замечал, как скорбь и боль России стали неотделимы от нее. И чем тяжелей жилось нашей многострадальной Родине, тем болезненнее отражалось это на схимонахине Макарии, молитвеннице перед Господом и Царицей Небесной за ее земное Отечество. Она продолжала:
— Когда Матушки не будет, всем горе будет, большое горе.
Я всегда помнил, как быстро принимались Небом ее горячие молитвы и как отодвигались сроки…
28 апреля 1993 года настоятель Вознесенского храма отец Геннадий и еще трое любящих Матушку душ ехали к ней из Москвы. Всю дорогу думали: пустят или не пустят всех нас на порог. Должны пустить, ведь едем-то со священником!
Вид у Матушки был ужасный: запекшиеся от жажды губы, большой синяк слева на подбородке, синяк поменьше у левого глаза, синяя шея, вздутые кисти рук с большими синими пятнами.
Отец Геннадий готовится приобщить страдалицу Святых Христовых Тайн, а «домоправитель» облачает ее в схиму. Отец Геннадий причащает Матушку, я держу плат у ее подбородка, чтобы не проронить случайно ни одной капли Святой Крови. Вижу страдальческие глаза подвижницы, которые совсем недавно излучали небесную голубизну, вижу потрескавшиеся, с запекшейся кровью, губы…
Приняв Святых Тайн, Матушка успокаивается, лицо ее просветляется. Предлагаю батюшке пособоровать ее, и он охотно соглашается. После соборования по очереди подходим к матушке Макарии. Падаю перед ней на колени, еле сдерживая слезы. Целую горящие огнем, вспухшие руки. Она обхватывает ими мою голову, целует мое лицо, лоб, голову.
«Прости, прости! — все внутри разрывается от ужасной боли и бессилия. — Прости, что не мог тебя сберечь, что не смог быть тебе до конца верен, и этим предал тебя». Она все понимает без слов. Вновь целует меня. Целует и прощает.
На обратном пути заезжаем в Спасо-Бородинский монастырь, что на Бородинском поле. Несмотря на гнетущее впечатление от увиденного в доме матушки Макарии, у всех на душе радостно, празднично. Конечно же, это Матушка помолилась о нас.
Игуменья Серафима очень приветлива, угощает чаем, дарит на память по только что напечатанной книге об основательнице обители Маргарите Михайловне Тучковой, показывает монастырь и его храмы. Я пишу записочку и прошу сугубо помолиться о здравии тяжко-болящей схимонахини Макарии.
16 мая собираемся навестить матушку Макарию с Клавдией и ее мужем Григорием. Более двадцати лет ездит Клавдия к Матушке. Последний раз была у нее почти год назад.
Приезжала она к ней обычно на неделю и более, чтобы поухаживать за больной схимонахиней да побыть с ней рядом.
Несколько дней пробыла она тогда в доме Матушки, но ни на минутку их не оставили одних. Посылали то стирать, то полоскать, то еще что-либо делать… Только бы подальше была Клавдия от дома. На ночь же запирали дверь на засов, чтобы не вошла она в матушкину комнату, где спали и «хожалки».
Клавдия слышала через дверь, как звала матушка Макария то одну из них, то другую, то самого «домоправителя», но никто к ней так и не подошел. Она мучительно думает: «Что делать?» Наверное, тысячу раз позвала страдалица «хожалок», но безрезультатно. Нервы у Клавдии не выдерживают, она стучит, что есть сил, в дверь. Подошедший «домоправитель» грубо спрашивает Матушку: «Чего тебе?» Клавдия мимо него проскакивает в дверь и подбегает к Матушке. Та просит горшочек, она уже не может терпеть, ведь она так долго терпела. Утром, вся в слезах, Клавдия уезжает из дома схимонахини Макарии.
…Первым на крыльцо поднимается коренастый Григорий. «Пустишь в дом-то?» — спрашивает он отворившего дверь «домоправителя». Тот хорошо знает крутой нрав Григория, пускает нас в дом. Мы входим к Матушке. О, как она изменилась за эти две с лишним недели! Лицо пепельного цвета, нос и подбородок заострились. Следов от синяков уже нет, и руки ее, как всегда, удивительно белые. Только совсем мало в них силы.
Год назад архимандрит Гермоген говорил: «Схимонахиня Макария уже выстроила свой храм, остался один крест». Вот и крест этот, подумалось мне, уже воздвигнут.
Матушка лежит, не открывая глаз. Она молчит. Все слышит, но молчит. Она представляется мне распятой, как ее Спаситель, за которым следовала она всю жизнь. Я встаю перед ней на колени, пытаюсь с ней заговорить. Слыша знакомый голос, она обнимает мою голову, прижимает к своей груди и целует меня в лицо. Я тоже обнимаю матушку Макарию за худенькие плечики, глажу ее поверх одеяла. Остались одни косточки…
«Домоправитель» зовет всех к столу. Сижу как на иголках, пища не лезет в горло. Там за стеной милая, исхудавшая, исстрадавшаяся Матушка. Скорей бы доесть и снова к ней. У меня всего несколько минут, чтобы побыть вместе. Может быть, в последний раз. Клавдия открывает привезенную банку компота и с опаской, как бы не увидел «домоправитель», поит страдалицу. Вылавливает из банки ягоды клубники и дает ей из ложечки в рот. Матушка с жадностью пьет еще и еще, словно не может напиться.
«Вам только бы напихать и уехать!» — гневно произносит вошедший «домоправитель». Он берет со стола банку и отставляет ее подальше в сторону. Мы стоим с Клавдией перед Матушкой и видим, как её посеревшее от страданий лицо просветляется.
На Духов день, 7 июня 1993 года, приезжали навестить схимонахиню Макарию три женщины. Одна из них, Валентина, привезла от настоятеля столичного Иоанно-Предтеченского храма отца Петра, много раз причащавшего подвижницу, большую девятичастную просфору. Из нее в начале Божественной Литургии, на проскомидии вынул священник девять частиц в честь всех девяти ликов святых.
Матушка берет ее в руки и тут же с жадностью начинает есть. Одна из приехавших спрашивает старицу: «Как мне жить?». Но та словно не слышит вопроса. Она поспешно проглатывает один кусочек за другим. Сглодав своим беззубым ртом весь верх черствой просфоры, она лишь тогда отвечает на заданные вопросы.
— Я же ее кормил недавно, — будто оправдываясь, говорит приехавшим женщинам «домоправитель.
11 июня вместе с отцом Геннадием и еще двумя спутниками вновь собираемся ехать к матушке Макарии. Но неожиданно у батюшки разболелось сердце. Жаль, что в день рождения подвижницы и в день ее Ангела в святом крещении мы не смогли собраться у нее. Решили навестить схимонахиню Макарию в день преп. Тихона Медынского, Калужского, то есть 29 июня. Его имя многие годы носила она послушницей и монахиней.
Как позднее рассказывала одна из женщин, 11 июня она, приехав к Матушке, простояла в ожидании «домоправителя» с 11 часов утра до 5 вечера. Так что, если бы мы с отцом Геннадием приехали тогда в Тёмкино, нас ожидало то же самое. Этой женщине жаловалась страдалица: «Мне так молочка хочется, а мне никто не подает…»
Я вздрогнул от внезапно резко и отрывисто зазвонившего телефона. «Междугородная… Тёмкино на линии». У меня похолодело все внутри от предчувствия горестного известия. Иерей Николай сообщал, что великой печальницы земли Российской схимонахини Макарии не стало на земле. «Молитесь и поститесь, в этом спасение!» — были последние ее слова. Душа ее отлетела ко Господу в 11 часов 30 минут ночи 18 июня 1993 года;
Узнав о смерти подвижницы, архимандрит Гермоген сказал: «Матушка Макария умерла на стыке двух великих недель: Недели Всех Святых и Недели Всех Святых, в земле Российской просиявших. Она вошла в сонм всех святых и причислится ко всем Русским святым».
Около 11 часов утра начинается долгое, по монашескому чину совершаемое, отпевание почившей подвижницы. Ее лицо, теперь уже навсегда, скрывает черный покров, и в этом мире его уже никто не увидит. Служит игумен Лука с сослужащими ему иереями Владимиром и Николаем, поет церковный хор. Дом полон народа, люди толпятся в сенях, на дворе, на улице, у всех в руках зажженные свечи. Люди приехали из Москвы, Санкт-Петербурга, пришли из райцентра и из окрестных деревень. До кладбища идти полкилометра. Траурная процессия приближается к погосту, и ранее сверкавшее на небе солнце скрывается за набежавшими хмурыми тучками. В природе все затихает. Словно слезинками, падают на всех нас отдельные капли дождя.
На тело подвижницы изливают освященный елей, закрывают крышку гроба и медленно опускают в устланную ельником могилу. Летят пригоршни земли, и уже вскоре вырастает свежий могильный холм. На небе вновь появляется теперь уже ослепительное летнее солнце, оно кажется еще более ярким, чем прежде.
Схимонахиня Макария, или просто Матушка, как любовно называл ее народ, теперь будет встречать каждого, приходящего на этот сельский погост. Ее могилка — самая первая от входа. На ней — крест и черная гранитная плита, на которой славянским уставом начертано: «Схимонахиня Макария» и отмечен день окончания ее земного подвижнического пути — 18.06.1993.

 Автор – Геннадий ДурасовИз книги: «Богом данная»